Рассказ о Лере (февраль 2006)
Рассказ о Лере (февраль 2006)
О том, что на свете есть Детские дома, я узнала еще совсем маленькой. Моя бабушка выросла в Детском доме и иногда рассказывала о нем. Я хорошо запомнила, что Детский дом был в старом барском особняке и дети собирали грибы со смешным названием «ушки». Потом, лет в 10, я попала в Русаковскую больницу и лежала там в коридоре рядом с мальчиком из ДД. Я сильно болела, а он меня все время веселил. Я была вредным домашним ребенком, а мальчишка — он был добрый и веселый. После выписки он иногда звонил мне домой, но мы переехали и мальчишка потерялся. Странно, как его звали — забыла, а вот смешные истории, которые он рассказывал про Карлсона, помню.
Может быть, так наша с Леркой история и началась. А может быть она началась, когда моя мама вышла на пенсию, и ее любимое чтиво — газеты, стала покупать я. Однажды, по дороге на работу, я прочитала одну из них. Там была статья про Алексея Рудова, проект Innewfamily, про усыновление и сайт в Интернете. С трудом разобравшись в том, что мне нужно сделать, я набрала www.innewfamily.narod.ru и началась моя новая жизнь. Мы записались в Школу приемных родителей Проекта «К новой семье». Одну из лекций в Школе нам читал Виктор Юрьевич Крейдич, директор 7-го ДР для детей, рожденных от ВИЧ-инфицированных матерей. Пришел Виктор Юрьевич и тихо и спокойно рассказал, что только 3% детей, которых рожают ВИЧ-инфицированные женщины больны, объяснил, что такое «неокончательный тест на ВИЧ» и то, что дети с таким диагнозом фактически здоровы и этот диагноз означает только то, что мать ребенка ВИЧ-инфицирована. В полтора года антитела из крови ребенка исчезают и все. Было понятно, было интересно, но я как-то не предполагала, что именно это когда-нибудь меня коснется.
В апреле 2004 года, благодаря Даше (DD), одной из участниц Конференции «Приемный ребенок» на сайте 7yа.ru, появился сайт ДР №7. Я собиралась усыновлять девочку от года до трех лет, а дети с «неокончательным тестом на ВИЧ» были только в младшей группе. Первой была фотография Валерии Б. Маленькая смешная девочка, похожая на птенца.
Я отправила ссылку на этот сайт своей младшей сестре, которая уверенно «держала руку на пульсе» выбора ребенка. Диагнозы почти у всех детей были почти одинаковые — гипотрофия, неокончательный тест на ВИЧ и иногда носительство HCV. Объяснила сестре, что такое «неокончательный тест на ВИЧ», гипотрофия, а вот что такое «носительство HCV» долго не могла понять. Но дети были слишком маленькие, мы искали постарше… Через месяц-полтора на сайте появились новые фотографии. Девочка, похожая на птенца, УЛЫБАЛАСЬ! Единственный ребенок, который улыбался.
После этого наша история сделала очередной «зигзаг». Для моей младшей сестры больше не существовали никакие другие дети. Только вот этот ребенок, который улыбался с фотографии, — «Рит, посмотри, как она смеется, посмотри, как она улыбается. Такое ощущение, что она что-то стащила и зажала в кулачке. Посмотри, она же маленькая хулиганка». Мне, если честно, было все равно. Я просто хотела дочь. Почему бы нет? Только она маленькая, я не могу взять такого маленького ребенка, я не могу бросить работу, я не могу… Потом появились еще фотографии. Маленькая девочка смотрела на меня с экрана монитора и печально улыбалась.
Было начало лета и я уже должна была собирать документы, но неожиданно и очень тяжело заболел наш папа. Он болел долго и как-то неузнаваемо и пугающе изменился. И вот тогда я распечатала фото маленькой, смешной, лысенькой девочки, Валерии Б и передала ему в больницу. Он ТАК мечтал о внучке, он ТАК ее ждал. Она маленькая, написал отец, мы не может взять такого маленького ребенка и еще она похожа на боксера Костю Дзю. Папа выздоровел, наступил август, я собирала документы, а Валерия Б. каждый день смотрела на меня с фотографии на сайте. Я думала, что ее обязательно заберут. Потому, что она такая забавная. Потому, что всем нужны девочки. Я не успею. Ну, значит это не мой ребенок. Мне и в голову не приходило, что пресловутый «неокончательный тест на ВИЧ» может так отпугивать потенциальных усыновителей и что девочка Валерия Б. все еще дожидается своих родителей в Доме ребенка.
В начале октября ей было уже 11 месяцев. Для меня это было уже не страшно: 11 месяцев, это уже много, скоро она начнет ходить, я могу… Получив разрешение в Сокольнической опеке (кстати, вот уж где хорошая опека, честное слово) я поехала в ДР. Думаю, что к этому моменту я была в совершенно невменяемом состоянии. Из всего разговора с Виктором Юрьевичем я помню только, как «с ученым видом знатока», начитавшись всяких страшилок в Интернете, спросила (уже зная, что «носительство HCV» — это антитела гепатита С) надо ли Лере сидеть на диете… Бедный Виктор Юрьевич…
А вот «неокончательный на ВИЧ» меня не интересовал совершенно.
Я не то чтобы не узнала ее, оказавшись в группе, нет, просто Лера была маленькая, страшненькая и чужая. Ее только что перевели из одной группы в другую, ей было плохо и неуютно, а тут еще кто-то незнакомый пристает, чего- то от нее хотят. Было ужасно ее жалко и совершенно невозможно оставить. Вот, собственно и все. Очень тяжело вспоминать, как я ходила в ДР, потому что это не просто неправильно — дети без родителей. Это невозможно. Помню все какими-то кусками.
Помню, как мы первый раз пошли гулять и Лерка потопала, опираясь на мои руки. Господи, с каким упорством она шла, она же только-только начинала ходить… Вдруг, откуда ни возьмись, из несчастной «старушки» выглянул живой ребенок, которого нипочем не заставишь сесть в найденную коляску, который будет упорно таскать еще не слушающиеся ноги, который будет падать на асфальт (чем до смерти меня перепугает), чтобы схватить плохо шевелящимися пальчиками желтый и мокрый кленовый лист. И так зажать его в кулачке, что его невозможно будет вытащить. Она ходила целых двадцать минут, она трогала листья, она смотрела по сторонам, и во всем этом было такое непередаваемое упорство и желание изучить этот новый для нее мир! Если бы вы только могли представить, КАК ей было тяжело ходить, как она пыхтела, но упрямо двигалась вперед, причем не по асфальту — как же — неинтересно, а по земле, сплошь укрытой желтыми листьями.
Я помню как на следующий день нам вынесли ревущего ребенка, приговаривая: «а вот Лера у нас гулять не любит»… И тут произошло первое маленькое чудо — сквозь слезы, висящие на длиннющих темных ресницах (мамочки родные, какие же у нее ресницы — тень на поллица!) выглянуло солнышко — Лерка, зареванная, красная, УЛЫБНУЛАСЬ! НАМ!
Вот мы гуляем с Леркой и она упорно тянет нас к клумбе с бархатцами. Смешные, толстенькие оранжевые цветы… Лера неловкими, полуподвижными пальчиками с упоением зажимает цветок, а потом — откуда-то проросшую в вазоне длинную травинку. И по лицу видно, что она понимает — вот это, то, что она трогала — оно разное…Когда мы отводим ее в группу —лапки резко пахнут бархатцами и я стараюсь оттереть ладошки.
Вот проехала машина — рот открывается и челюсть отвисает, а на следующий день Лерка тянет нас к ограде и минут десять разглядывает стоящие и проезжающие мимо машины. А вот мы на детской площадке и Лерка учится качаться на больших утках-качалках и при этом смешно орет «ААА-АХ».
Вот собираем листья, мокрые после дождя… Вот Лерка заставляет нас подвести ее к огромной березе и с какой-то первобытной жадностью ощупывает кору старого дерева, пальчики плохо слушаются, но она вцепляется в каждую неровность и с восторгом говорит нам «аааа». Оказывается Лерка любит, когда ее кружат, держа на руках, и поднимают вверх, тогда она хохочет.
Лера никогда не плакала, когда мы уходили. Она просто возвращалась в группу. Но несколько раз она со страшной скоростью ползла за мной и, остановившись, смотрела так, что это невозможно описать. Сложно поверить, что годовалый ребенок что-то понимает, но когда я об этом вспоминаю, всегда реву. Лучше всего помню, как последние две недели Лерка не хотела, чтобы мы уходили. Она брала нас за руки, крепко-крепко держала, и водила, водила по своей группе, показывала — вот шкаф, а вот книжка… словно пыталась сказать — я тут живу и вы тоже оставайтесь. Очень хорошо помню ее ручку, какую-то непропорционально большую, покрасневшую от силы, с которой она сжимала мою руку. А я отдавала ее воспитательнице и уходила.
Когда Лере исполнился год, мы увезли ее домой. Первый месяц был достаточно тяжелым для нее, что неудивительно. Что она видела за свою маленькую жизнь? Четыре месяца больницы, восемь месяцев, пусть и самого лучшего, ДР? А тут совсем другой мир, другие люди, огромное количество информации, которую очень сложно было сразу усвоить. Боялась ванной, первое время выбегала на улицу с громкими воплями и неслась, как сумасшедшая вперед. Были слезы, истерики, монотонные движения, много чего было. Где-то в течение полугода все постепенно нормализовалось. Но как же я Лерке благодарна за то, что, проснувшись утром своего второго «домашнего» дня, она улыбнулась мне так солнечно и радостно, что даже в самые тяжелые моменты мне и в голову не приходило, что ей с нами плохо.
У меня удивительная дочь. Самое потрясающее в ней — это ее улыбка. Кажется -ничего особенного, все дети улыбаются. Да, это правда, но у моей девочки, когда она улыбается, внутри загорается какой-то особенный свет. Она такая разная, Леркина улыбка, иногда бывает шкодливой, иногда тягучей и мягкой, как мед. Иногда это бывает улыбка Чеширского кота, но чаще всего Лерка улыбается просто потому, что она обычный счастливый ребенок. У меня на редкость добрая, эмоциональная и открытая дочь.
Когда я спросила нашу бабушку — что можно написать о Лере, то она в своей лаконичной манере ответила мне — напиши, что Лера обычный избалованный домашний ребенок. Наверное, так оно и есть.
А «неокончательный тест на ВИЧ» нам «сняли» в полтора года. Все анализы оказались безупречными. То же произошло и с антителами к гепатиту С. Сначала это был просто «экзотический диагноз», а сейчас — пустой звук. Было и нет.
— Это мы.
— Кого бы вы хотели?
— Мальчика, до года.
— Тогда пойдем в третью группу, потом покажем деток постарше.
Задаем вопросы о здоровье, диагнозах детей, получаем исчерпывающие ответы.
Идем по коридору на второй этаж, вторая группа, уютные комнаты, приветливые воспитательницы. Манеж, лежат груднички, смотрите…, выбирайте.., «КАК?», называют имена, возраст. Идем в спальню, детские кроватки, в них дети постарше: 8–10 месяцев, трое лежат, один прыгает по кровати, смотрю на него, прохожу дальше, чувствую, дергает кто-то за свитер, поворачиваюсь — радостная улыбка, протянутые ручки, беру на руки, улыбка еще больше и на щечках появились ямочки, а «ямочки» есть и у папы и у мамы. «Это Он…, мы его нашли!… нет, это он нас нашел». Идем обратно к остановке, в голову лезут мысли: а может еще поискать, страшно, такие громкие диагнозы. «Нет, берем!». Две недели ждем результатов анализов — в его крови все еще присутствуют материнские антитела к ВИЧ, врач ДР говорит, что они обязательно уйдут к 1,5 годам, «а если нет», «а вдруг» — мы не медики, так трудно понять. Ходим к сыну, воспитательницы расхваливают какой он хороший, учат его говорить «мама», разрешают погулять около ДР. На улице весна, солнце, он притихший, сидит на руках и смотрит на огромные деревья, снег. В группе, где все знакомое, оживает, смеется, ходим по полу держа сына за руки, при расставании он плачет, мы плачем тоже и уже невозможно быть дома, тогда когда сын там.
В понедельник медицинская карта готова, ждем решения опеки, вторник…, среда… в 15.00 все подписи поставлены, мчимся в ДР, главврач обещал нас дождаться, в 16.00 едем с сыном домой.
Через 7 месяцев у сына сняли диагноз, мы постепенно научились быть папой и мамой, бабушки, дедушки в нем души не чают, и забываясь, мы спорим на кого он больше похож, «на папу или на маму?».